"ЕСЛИ КТО ВСТАНЕТ НА МОЕЙ ДОРОГЕ, ПЕРЕЕДУ НЕ МОРГНУВ" (Савва Морозов)

Савва Тимофеевич Морозов. 1900-е гг. Снимок из коллекции Музея МХАТ)

Несколько дней назад коллеги в Музее МХАТ отметили 162 года со дня рождения Саввы Тимофеевича Морозова (1862 - 1904) и прислали нам, как всегда, очень интересный исторический материал об одном из главных меценатов театра и строителе здания МХТ в Камергерском переулке, 3: "В истории Художественного театра его имя занимает видное место. Вл.И. Немирович-Данченко в своей книге "Рождение театра" описывает Савву Тимофеевича так - "Большой энергии и большой воли. Не преувеличивал, говоря о себе: "Если кто станет на моей дороге, перееду не моргнув". Шаги некрупные и неслышные, точно всегда без каблуков. И бегающие глаза стараются быстро поймать вашу мысль и быстро сообразить. Но высказываться не торопится: выигрывает тот, кто умеет выждать. Голос резкий, легко смеется, привычка все время перебивать свои фразы вопросом: "так?"

"Сейчас вхожу в вестибюль театра… так?.. Навстречу идет наш инспектор… так?.." Голова его всегда была занята какими-то математическими и… психологическими".

О нетривиальной и трагической судьбе С.Т. Морозова рассказывает статья Яны Жиляевой "Бескорыстно преданный: как миллионер и меценат Савва Морозов создал МХТ" , опубликованная на сайте МХТ им. А.П. Чехова (цитируем): 

"Житейское море играет волнами,

в нем горе и радость всегда перед нами.

Никто не ручится, никто не узнает,

что может случиться, что завтра с ним станет.

Богатый сегодня пирует роскошно,

а воли Господней узнать невозможно"... 

Архетипический сюжет этих духовных стихов старообрядцев, по версии искусствоведа Ольги Калугиной, нашел свое отражение во фризе, который скульптор Анна Голубкина выполнила для фасада здания МХТ. Отец Анны Голубкиной был старообрядцем-начетчиком, то есть книжником.

Куда летит чайка

Заказчиком здания выступало товарищество Художественного театра, отец-основатель которого Константин Алексеев (в 1885 году взял псевдоним Станиславский) происходил из рода московских купцов и промышленников. Застройщик — купец, заводчик Савва Морозов, старообрядец. В 1902 году Морозов взял в аренду на 12 лет за 28 000 рублей годовой платы Лианозовский театр в Камергерском переулке с правом его перестройки. В общем, как писал Станиславский, "молодое купечество впервые вышло на арену русской жизни и наряду со своими торгово-промышленными делами вплотную заинтересовалось искусством".

Неизвестно, кто первый разузнал о начинающей художнице, выпускнице Московского училища живописи, ваяния и зодчества, ученице Огюста Родена, появившейся в Москве в перерывах между парижскими студиями, и сделал заказ. То ли Станиславский, как рассказывала Голубкина, то ли «трогательно увлеченный искусством» Савва Морозов. Ольга Книппер-Чехова писала мужу в феврале 1903 года: «Я ездила в мастерскую Голубкиной. Ты о ней слышал? Ведь это талантливейший самородок. Живет она в мастерской, дочь огородника, говорит толь­ко то, что думает, живет своей особенной жизнью. Прямой, своеобразный человек. Она де­лает большой барельеф над на­шей входной дверью. На днях его приклеивают. Кажется, будет красиво. Я видела куски».

Фриз Голубкиной вошел в историю как минимум под тремя названиями: «Море житейское», «Пловец» и «Волна». Нет и общепринятой трактовки работы. По мнению Елены Ильиной, заведующей музеем Анны Голубкиной, здесь звучит и библейская тема, и мотивы дантовских высот, и философия Вячеслава Иванова о судьбе человека в буре житейской. В воспоминаниях современников о Голубкиной есть рассказ, как она сама объясняла свое произведение. «Смотрите, что вы видите?» — «Ничего, кроме изображения волны», — говорю я. «А чайку вы видите?» — «Убейте меня, не вижу». Но когда ближе подошли, я увидел летящую над волной чайку. А. С. сказала мне, что мощь и выразительность искусства Художественного театра она воплотила в скульптурной гамме этой поднимающейся волны и летящей над ней чайки“.

Пункт по части электричества

Гипсовый фриз работы Голубкиной, установленный над правой дверью на фасаде МХТ в 1903 году, сохранился неизменным до сих пор. Его заново открыли во время реконструкции театра весной 1964 года, когда сняли многолетний слой пыли и копоти. Вопрос о том, кто первый придумал сделать чайку визуальным символом Художественного театра, архитектор Федор Шехтель или скульптор Анна Голубкина, не решен до сих пор. Академик Шехтель работал над театром безвозмездно. Но от всей души. Перестройка здания Лианозовского театра заняла у Шехтеля и Саввы Морозова всего несколько месяцев 1902 года. „Морозов лично наблюдал за работами, отказавшись от летних каникул, и переехал на все лето на самую стройку“, — пишет в своих мемуарах Станиславский. Создатель МХТ находил Морозова трогательным своей бескорыстной преданностью искусству.

Особое внимание было уделено строительству и оборудованию сцены. „Морозов с Шехтелем устроили вращение целого этажа под сценой, со всеми люками, провалами и механикой подполья“, — восторгался Станиславский в „Моей жизни в искусстве“. Таких технических возможностей, по его словам, не было в театрах даже за границей. Морозов решал сложнейшие инженерные задачи и без устали выписывал в Россию технические новинки для театра.

Например, в 1900 году для постановки „Снегурочки“ Островского Морозов нашел и купил фонари и стекла, которые позволяли создавать эффект облаков и восходящей луны. В Москве шутили, что электрическое освещение приняло у Морозова форму помешательства: в Художественном театре, дома на Спиридоновке, во всех своих имениях он сам монтировал, налаживал и подключал электрические светильники.

В здании театра обустроили вентиляцию, паровое отопление, канализацию, а в 1903 году была запущена собственная электростанция. Архитектор Шехтель не только адаптировал идеи и новые технологии в пространства театра, но и разрабатывал такие детали, как шрифт надписей в фойе, потолочные узоры, занавеси, дизайн дверных ручек, светильников, почетного значка „Чайка“, театрального занавеса и униформу для служителей театра, — словом, осуществил тотальное проектирование, то, чем позднее займутся в Баухаусе и Вхутемасе.

На акварельном эскизе внутреннего убранства театра 1902 года стоит изящный чернильный росчерк Федора Шехтеля и неразборчивый черным карандашом в верхнем правом углу — Саввы Морозова. „Крупные расходы делает он. Также он и убытки платит. Свои расходы Морозов скрывает“, — не без зависти писал, наблюдая за стройкой МХТ, директор Императорских театров Владимир Теляковский. Всего, по данным Станиславского, Морозов потратил на строительство и оборудование Художественного театра около 300 000 рублей. Современные исследователи насчитывают 500 000 рублей, израсходованных предпринимателем на театр в период с 1898 по 1904 год.

Все для искусства

Шехтель с Морозовым предложили принципиально иной подход к устройству здания театра, чем это было принято прежде. „[Их] девиз гласил: все — для искусства и актера. Тогда и зрителю будет хорошо в театре“, — писал Станиславский. „Морозов не жалел денег на сцену, на ее оборудование, на уборные актеров, а ту часть здания, которая предназначена для зрителей, он отделал с чрезвычайной простотой“. В этой простоте был свой концептуальный смысл: приберечь эффект ярких красок исключительно „для декораций и обстановки сцены“. Парадоксально, но при таком внимании к деталям задуманный Шехтелем фасад здания театра так и не был воплощен. В Музее МХАТа хранится эскиз 1903 года, рукой Шехтеля озаглавленный „Переделка фасада Московского художественного театра“. В нижнем левом углу простым карандашом надпись: „Осуществление отложено“. Центральная часть облицована майоликой кобальтового цвета, на прямоугольном фронтоне барельеф с изображением головы античного божества.

Впервые к восстановлению оригинальных интерьеров театра приступили во время его реконструкции 1977–1987 годов, которой руководила архитектор Саломея Гельфер, известная своей работой по сохранению уцелевших фрагментов разрушенных архитектурных памятников Москвы, таких как Красные ворота и храм Христа Спасителя.

Общедоступность и элитарность

Задуманный и построенный как храм, Московский Художественный театр требовал строгого подчинения своим порядкам-ритуалам. Актеры должны были смиренно принимать любое распределение ролей: сегодня — Гамлет, завтра — массовка. Актерский ансамбль ценился выше всего. Зрителям запрещался вход в зал после третьего звонка. Также необходимо было оставлять верхнюю одежду в гардеробе. А дам не пускали в зал в шляпах.

До 1901 года театр назывался общедоступным. Но финансовая схема, задуманная отцами-основателями, не сработала. Продвигать новую драматургию, новый театр на заработанные средства оказалось невозможным. Например, триумфальная московская премьера "Чайки" прошла в 1898 году при неполном зале и собрала только 600 рублей. Основанное незадолго до этого "Товарищество на вере для учреждения Московского общедоступного театра" включало 15 учредителей. Расходы существенно превышали доходы. "Дефицит рос с каждым месяцем, — вспоминал Станиславский, — запасной капитал был истрачен, и приходилось созывать пайщиков дела для того, чтобы просить их повторить свои взносы".

Третий сезон 1900–1901 года в театре закончили с дефицитом 80 000 рублей. Театр, уже прославившийся постановками „Царя Федора Иоанновича“, „Чайки“, „Дяди Вани“, „Трех сестер“, стоял на пороге финансового краха. От полного разорения театр спас Савва Морозов, выкупивший у пайщиков их доли и взявший на себя финансирование театра. Для старообрядца Морозова было важно, чтобы театр был лишен императорского покровительства и оставался общедоступным.

Однако, несмотря на горячую любовь отцов-­основателей к просвещению самой простой публики, театр, спроектированный и построенный Шехтелем и Морозовым, носил все черты сословной сегрегации своего времени. В левые двери театра входили обладатели дешевых билетов, те, кто располагался в верхнем ярусе. В правые двери, под фризом Голубкиной, заходили обладатели билетов в бельэтаж и ложи. Это был парадный вход в театр. Немирович-Данченко призывал гардеробщиков быть особенно услужливыми к обладателям первых абонементов. Продажа абонементов на сезон — идея Немировича-Данченко — давала возможность театру получить средства авансом. Владельцы первых абонементов получали билеты на все премьеры сезона. Второй, чуть более дешевый, абонемент давал право на просмотр всех вторых премьерных спектаклей. Для бедных зрителей перед спектаклем в кассе устраивалась „лотерейка“, а для приезжих из провинции оставляли дешевые билеты.

В партере были три ложи слева и справа, остальные ложи располагались в бельэтаже. В абонементные спектакли ложи были „навеки“ закреплены за московскими фамилиями. Первая ложа слева принадлежала Савве Морозову, а первая справа — дирекции. Ложи отделялись одна от другой синевато-серыми суконными занавесками с бархатной аппликацией.

Товарищество на паях

В 1902 году Савва Морозов предложил новое условие для пайщиков МХТ. Так возникло Паевое товарищество деятелей Московского Художественного театра, куда вошли 16 человек, включая артистов Художественного театра и драматурга Чехова. Оборотный капитал товарищества составлял 65 000 рублей, 14 800 рублей внес Морозов, 11 участников — паи по 3000 рублей. Товарищество было создано на срок три года, им руководило правление из четырех человек.

Но в 1903 году распался amour de trois — ведущая артистка МХТ Мария Андреева, красавица с глазами насмешливой мадонны, как ее описывал Саша Черный, сделала окончательный выбор между Саввой Морозовым и Максимом Горьким и ушла к Горькому. Морозов будто бы сошел с ума. Весной 1905 года он застрелился в отеле в Каннах. МХТ вновь оказался на грани банкротства. Товарищество на паях было снова реорганизовано.

А отцы-основатели разработали зарубежные гастроли с целью заработка. В Германии МХТ спас новый меценат. В 1933 году на юбилейном вечере МХАТа Станиславский в своей речи упомянул огромный вклад Саввы Морозова в театральное дело и предложил почтить его память. Весь зал, включая Иосифа Сталина, встал, как писали тогда газеты, "в едином порыве". 

Благодарим ФГБУК "Музей МХАТ" за предоставленные материалы и фото.